Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

«– Комик и юморист! добродушно послал ему вслед Лунёв.

Лидия Львовна окинула незаметным взглядом ближайших соседей. Все разошлись или были заняты разговорами.

Она вполголоса сказала, чуть улыбнувшись:

– Комик, но не юморист!». Подивившись, женщина ведёт сюжет, кто позволил, потом, вспомнив еженедельно пересказываемые ночные кошмары сестёр, решил об этом не, дальше листать широкие, не умея и не желая бравурить предложенное не с первых. Перелистнул и тут же на другое +90 по геодезическому, расчувствовался более обыкновенного, в горло вставился кулак, как ещё в юности, епископ отчитал за нерадивость в служении. «Турецкое кладбище въ Эюбе (у Золотаго Рога) въ Константинополе». Для вперяния смена в пространстве, картина от земли к небу. Хартофилакс похохатывал, глядя на кладбище, сёстры предавались истерическому изгалению о позабытой матери.

Боюсь быть послан к такой-то матери или куда тут принято у немцев, Готлиб на предложение пойти прямо в дом к братьям и просить быть допущенным к таинствам, лезущим не по расписанию из всех тиражей. До предложения состоялось несколько на, для понимания дальнейшего, с большим подробием. В последний оставили Готлиба в иорданской пивной в еврейском в 1897-м, за два до начала экспедиции за хартией добра и зла, грезящего о своём в Ханау в 1895-м, уже мимоходом про Эльзас. В Эльзас, точнее в окрестность под названием Сундгау, в десяти милях от Мулюза, если так, Готлиб спустя четыре после событий в Ханау и двенадцать после прибытия на родину сиблингов. В край фёнов и эоловых отложений, под сень Вогезов и Шварцвальда, привела срочная немедленно посетить траппистский Нотр-Дам д’Эленберг. Трапписты, выяснил, те же цистерианцы только из Ла-Траппе или цистерианцы строгого. Соблюдать что-либо строго не любил, однако так мчался опередить Л. К. и его прихвостня Прохорова, нёсся во весь, мало задаваясь куда несёт и что там нужно. Что делать знал. Искать книгу, не знал что, лучше справиться с означенным. Потом, прохаживаясь снаружи монастыря и долго оглядывая вынесенные клуатры и дормитории, коричневые и зелёные, совершенно унылого, положено обители с щупальцами, узнал, построен или как тогда анафорили основан, ещё в XI-м матерью римского Льва IX графиней Эгисхайм, монахи за упокой души её сына Герхарда одного из последних Этихонидов. Как соображал Готлиб, Этихониды для франков как Плантагенеты для англичан, Балты для германцев, даже Меровингов и Нибелунгов. Так вот каменный мешок с подъящиками за без малого тысячу существования взлёты и падения, богатство и нищету, бывал и в иезуитском, и во владении торгаша из недоброй памяти Мулюза, и пансионатом для девушек. Не столь давно, каких-то семьдесят в руки цистерианцев. Сумели развернуться вместе с промышленным XIX-м, завели брандахлыст, сулугуни, калашню, аттритор. Предыдущий настоятель Ефрем Ван дер Мёлен, больше роскошную, чем толковую библиотеку в рядах, возможно, маловероятно, искомая кюшница. В первую очередь монастырь нефы, трансепты, часовни, процессионные кресты, аркбутаны, нервюры, аттики, контрфорсы, скриптории, аркады, апсиды, капители и каменные скамьи для монашьих задниц. Хвала в заводе рясы с капюшонами не хуже чем у лабиринтовых. Монахов в монастыре около ста, ещё какие-то священники (а монахи что, не священники? – всё соображал Готлиб), да к ним некие светские братья. Всех более двухсот молящихся. Одним больше, одним меньше. Раздобыв монашескую и переместив котелок на живот, так же послужило, братия пузата сверх библейских сюжетов, затесался в ряды и первое за толпой на молитву, на работы и редко в трапезную, запоминал запутанность нагромождений, вызнавал что мог, в первую распорядок, ждал прибытия Л. К. и Прохорова, в отличие от не нужно скрываться и силиться по интерпретации смысла не то немецкий, не то французский. Вскоре к выводу, более всего изрекают на латыни. Для всякого другого и было бы среднее между гальским и немецким, только не для провинциального энциклопедиста и археолога при Межевом. Намаявшись с этим в Ханау, после трёх дней купил себе отечественно-бундесовский и обладая, в общем-то, к тому натренированной за конусы событий прожитые энциклопедистом, археологом, учёным иезуитом и бестолковым цистерианцем строгого, навострился худо-бедно произносимое сферовектор, отчасти даже и на французском, более на тевтонском. Если доведётся в библиотеке, подумывал приглядеть латино-фалискской ветви, пока на сообразил, как бы отделить себе свободного, чтоб не бросилось. Первую ночь, ещё не знал, в восемь вечера, в два пополуночи, в пивном погребе позади громадных бочек вроде из трактира в еврейском Иордани, на тот ещё не. На холодном галлальном возрастом в восемьсот, под перебор крысиных и осторожные человеческие какого-то, как видно, любителя грации забористости. Готлиб и сам любителем, однако надираться в первую нюкту поостерёгся, боялся как бы не проспать заутреню или нечто вроде, хотя спать весьма, заметил, во всех изысканиях, сколько за жизнь тайного могильного червя, со сном всегда трудности. В последний раз в Ханау, ночью следующей за днём, встретил Альмандину, тогда ещё не сопоставил, как её. С ней до готической глыбы, как впоследствии, в замковых метриках Штайнхайм, наконец обратила, после доброго часа, на чистом русском, не боится ли Готлиб получить пулю из ружья, которое не знает промаха. Сперва хотел что-то вроде, сам имеет такое ружье, решил слишком пошло, достойный долгое не являлся, девушка не дожидалась, вероятно её к риторическим. Пока будущий провинциальный собирался с мыслями, скользнула в потайную, за ней весьма, приобретя вид, не пользовались тысячу, с тех как поставили вместе со стеной и мхом. Постоял задрав, придерживая рукой шляпу минуту или около, любовался на стрельчатость, резко глянул в одну, в другую, приметил невольно метнувшегося в сторону с усами и бакенбардами, пассажем вовсе не хотел смущать и выявлять. Лукиан Прохоров, Готлиб тогда и не этого. После в эльзасской религобщине уже. И Прохорова, и Л. К., и Доротею Фиманн, и Клеменса Брентано, и фон Арнимов Беттину и Ахима, ещё много, в основном из дома братьев. Вся шайка-лейка у Готлиба как на ладони, добро скончалась сорок назад, наследнички. Сорок назад в Ханау хорошо. Хотя отчего сорок? Сорок назад умерла Беттина, Доротея в 1815-м, значит в Ханау прелестно и восемьдесят назад. Якобу двадцать девять, Вильгельму – двадцать восемь. Брентано тридцать шесть. Ханау, средневековый германский в начале XIX-го приблизительно как и в начале XVIII-го, XVII-го или XVI-го. На окраинах клети с продольными прутьями, ближе к замку и центру ещё и с поперечными. Так же и Кассель, хоть действие в Ханау, Кассель, не будет для ясности в представлении окружающего, то есть Ханау, в декорациях в начале и середине XIX-го эта. Доротея Фиманн шпацир по пармоорску ранним утром. Дойти до рынка, быть ничего на том и не, задарма глазея. Пропилигримим по отпечаткам в ручье и отпарафразим всё, видели зеницы, пересказывала, знала и как пересказывала, с наибольшей из всех известных точностию; потом стенограмнули братья. Доротея из дома в своём афедроне мира Нидерцверене, видит вдали конфигурацию. Вокруг притулился, притулялись все средневековые. Идёт по единственной рокаде, есть много более коротких через байрак или раздвигает сарма в коците, пока не началось предместье, всё более об ульгэрах. В голове по многу раз иждивения, чтоб омограф в омограф, случись что слово в слово. Мифопритча в рассмотрении фальшивую карту, при составлении эпюрщик намеренно добавляет несуществующую, другой картограф, по глотку в заказах менее известных областей, не желает моделировать пространственное расположение как вбивали указкой по пальцам, копирует несуществующую, реплицирует следующий, следующий, чем более раз стереотипирована картографами или кем-то, смыслит в перспективе пейзажа и в человеческой шесть голов, отчётливее выпучится на самом, втиснется в указанном в между эспланадами. Тем утром Доротея кромсала в голове, впоследствии название «Анчибел и его дедила». Похожий раппорт в теогонии о пантеоне, откуда в голове у Доротеи нельзя похвастать. Она достигает слободы Касселя. С обеих сторон овринга и так же вглубь пространства длинные одноэтажные клети с продольными, виден здешний экзистенциализм. Люди точат башмаки из стройлеса, мешают уполовложкой в котле, во многих, кромсает Доротея, в воде вместо ошейка брекчии, талионят детей по заднице, сколачивают дифросы, стоят на горохе коленями в углах клетей, крепко за прутья (плутовство с напряжёнными плечами), прижимаются к натопленным горнам, гладят собак, колотят собак, составляют ватолы из лоскутов, сморкаются в подолы дезабилья и волосяниц, настраивают цистры, уестествляют жён, головы втиснуты между и торчат на макроклимате, удобно для мужей, латают битые ржавчиной шпицрутены клетей, олеонафт в дверные механизмы, в ватержакетах лошадиные яблоки, свинство из под ногтей, видно сегодня в Касселе ярмарка, рубят головы шантеклерам, подстригают брови и в ушах, видно сегодня из замка ожидается глашатай, одна сумасшедшая в переплетеньях для антологии пекан, ничтоже сумняшеся выше штанг крыши, Доротея, как обхаживает интиммотыгой, экспрессят в подвешенных к трапециям кадках, бродят и ищут друг друга между развешенных на тех кальсонокомбинаций, вымахивают наползшие из печей фимиамы, плюются друг в друга, шкодят и не признаются, тендерят с ростовщиками надомниками, другая сумасшедшая смастерила в эджере механическое вабило, надела и теперь исступленно, не догадываясь, за ней из клетки через дорогу малый в конкистадорском без забрала, всего из инквизиции, лабиринты из верёвок, смолили факелы, замеряли лихву детей, выгоняли из дома скотину, норовила за воршты рогами, обрывали пестованные в алуделях лавровые для похлёбки и ран, точили кто остроги, стилеты, рожоны, мухобойками, поближе копролит, смеялись, считали друг другу оставшиеся штихели. Доротея с иманием взглядом по разным мишеням, не заметила въяве, вторглась в город. В такой, в день ярмарки и выката герольда, надобность ускользает.